Приказ 009 во время войны. Жены походно-полевые. Полностью книгу можно

=Фронтовая любовь=

"...Конечно, там, на фронте, любовь была другая. Каждый знал, что ты можешь любить сейчас, а через минуту может этого человека не быть. Ведь вот, наверное, когда мы в мирных условиях любим, мы ведь не с таких позиций смотрим. У нашей любви не было сегодня, завтра… Уж если мы любили, значит, любили. Во всяком случае,вот неискренности там не могло быть, потому что очень часто наша любовь кончалась фанерной звездой на могиле..."…

"Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду... Я была “пэпэже”, то, что расшифровывается - походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная.

Первый командир батальона...

Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: "Сестричка! Сестренка!", а после боя каждый тебя стережет...

Из землянки ночью не вылезешь... Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю... Промолчали. Гордые! А оно все было... Потому что умирать не хотелось... Было обидно умирать, когда ты молодой... Ну, и для мужчин тяжело четыре года без женщин...

В нашей армии борделей не было, и таблеток никаких не давали. Где-то, может, за этим следили. У нас нет. Четыре года... Командиры могли только что-то себе позволить, а простой солдат нет. Дисциплина. Но об этом молчат... Не принято... Нет... Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами.

Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью оттого, что махала руками - то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: "Ты - чего?" Кому расскажешь?
Первого командира убило осколком мины.

Второй командир батальона...

Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернется к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись... Страшный бой... А мы живые... У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала... Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет... Никогда!..

В конце войны я забеременела. Я так хотела... Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня... Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась...

Страшно это сказать... Открыть свое сердце... Я - сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь... Но все равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал, и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.

Дочь меня упрекала: "Мама, за что ты его любишь?" А я люблю... Недавно узнала - он умер. Я много плакала... И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: "Что ты плачешь? Он для тебя давно умер". А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну, как лучшее время моей жизни, я там была счастливая...
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери..."

Софья К-вич, санинструктор

"Мы были живые, и любовь была жива....Раньше это был большой позор – на нас говорили: ППЖ, полевая, подвижная жена. Говорили, что нас всегда бросали. Никто никого не бросал! Иногда, конечно, что-то не складывалось, так и сейчас бывает, сейчас даже чаще. Но в основном сожители или погибали, или до конца дней доживали со своими законными мужьями.

Мой брак полгода был незаконным, но мы прожили с ним 60 лет. Его звали Илья Головинский, кубанский казак. Я пришла к нему в блиндаж в феврале 1944 года.
–Как же ты шла? – спрашивает.
–Обыкновенно.
Утром он говорит:
–Давай, я тебя провожу.
–Не надо.
–Нет, я тебя провожу.
Мы вышли, а кругом написано: "Мины, мины, мины". Оказывается, я к нему шла по минному полю. И прошла".

Анна Мишле, санинструктор

"Прибыли на Первый Белорусский фронт... Двадцать семь девушек. Мужчины на нас смотрели с восхищением: "Ни прачки, ни телефонистки, а девушки-снайперы. Мы впервые видим таких девушек. Какие девушки!" Старшина в нашу честь стихи сочинил. Смысл такой, чтобы девушки были трогательными, как майские розы, чтобы война не покалечила их души.

Уезжая на фронт, каждая из нас дала клятву: никаких романов там не будет. Все будет, если мы уцелеем, после войны. А до войны мы не успели даже поцеловаться. Мы строже смотрели на эти вещи, чем нынешние молодые люди. Поцеловаться для нас было - полюбить на всю жизнь. На фронте любовь была как бы запрещенной, если узнавало командование, как правило, одного из влюбленных переводили в другую часть, попросту разлучали. Мы ее берегли-хранили. Мы не сдержали своих детских клятв... Мы любили...

Я думаю, что если бы я не влюбилась на войне, то я бы не выжила. Любовь спасала. Меня она спасла..."

Софья Кригель, старший сержант, снайпер

"- Но ведь была любовь?
- Да, была любовь. Я ее встречала у других. Но вы меня извините, может, я и не права, и это не совсем естественно, но я в душе осуждала этих людей. Я считала, что не время заниматься личными вопросами. Кругом зло, смерть, пожар. Мы каждый день это видели, каждый час. Невозможно было забыть об этом. Ну, невозможно, и все. Мне кажется, что так думала не одна я."

Евгения Кленовская, партизанка

Я многое забыла, почти все забыла. А думала, что не забуду. Ни за что не забуду.
Мы уже шли через Восточную Пруссию, уже все говорили о Победе. Он погиб... Погиб мгновенно... От осколка... Мгновенной смертью. Секундной. Мне передали, что их привезли, я прибежала... Я его обняла, я не дала его забрать. Хоронить.

В войну хоронили быстро: днем погиб, если бой быстрый, то сразу собирают всех, свозят отовсюду и роют большую яму. Засыпают. Другой раз одним сухим песком. И если долго на этот песок смотреть, то кажется, что он движется. Дрожит. Колышется этот песок. Потому что там... И я не дала его тут же хоронить. Хотела, чтобы еще была у нас одна ночь. Сидеть возле него. Смотреть... Гладить...

Утром... Я решила, что увезу его домой. В Беларусь. А это - несколько тысяч километров. Военные дороги... Неразбериха... Все подумали, что от горя я сошла с ума. "Ты должна успокоиться. Тебе надо поспать". Нет! Нет! Я шла от одного генерала к другому, так дошла до командующего фронтом Рокоссовского. Сначала он отказал... Ну, ненормальная какая-то! Сколько уже в братских могилах похоронено, лежит в чужой земле...

Я еще раз добилась к нему на прием:
- Хотите, я встану перед вами на колени?
-Я вас понимаю... Но он уже мертвый...
- У меня нет от него детей. Дом наш сгорел. Даже фотографии пропали. Ничего нет. Если я его привезу на родину, останется хотя бы могила. И мне будет куда возвращаться после войны.

Молчит. Ходит по кабинету. Ходит.
- Вы когда-нибудь любили, товарищ маршал? Я не мужа хороню, я любовь хороню.
Молчит.
- Тогда я тоже хочу здесь умереть. Зачем мне без него жить?
Он долго молчал. Потом подошел и поцеловал мне руку.
Мне дали специальный самолет на одну ночь. Я вошла в самолет... Обняла гроб... И потеряла сознание..."

Ефросинья Бреус, капитан, врач

"Влюбился в меня командир роты разведчиков. Записочки через своих солдат пересылал. Я пришла к нему один раз на свидание. "Нет, - говорю. - Я люблю человека, которого уже давно нет в живых". Он вот так близко ко мне придвинулся, прямо в глаза посмотрел, развернулся и пошел. Стреляли, а он шел и даже не пригибался...

Потом, это уже на Украине было, освободили мы большое село. Я думаю: "Дай пройдусь, посмотрю". Погода стояла светлая, хатки белые. И за селом так - могилки, земля свежая... Тех, кто в бою за это село погиб, там похоронили. Сама не знаю, ну как потянуло меня. А там фотография на дощечке и фамилия. На каждой могилке... И вдруг смотрю - знакомое лицо... Командир роты разведчиков, который мне в любви признался. И фамилия его... И мне так не по себе стало. Страх такой силы... Будто он меня видит, будто он живой...

Вот я чувствовала... Будто я перед ним виновата... “

Ольга Омельченко, санинструктор стрелковой роты

"Только недавно узнала я подробности гибели Тони Бобковой. Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить.

Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал...".

Нина Вишневская, старшина, санинструктор танкового батальона

"Начальником штаба был старший лейтенант Борис Шестерёнкин. Он на два года всего-то старше меня.
И вот он стал, как говорится, предъявлять претензии ко мне, без конца ко мне приставать... А я говорю, что я шла на фронт не для того, чтоб замуж выходить или любовь какую-то крутить, я воевать пришла!

Когда у меня командиром был Горовцев, тот ему всё время говорил: "Оставь старшину! Не трогай её!» а при новом командире начштаба распустился совсем, стал без конца ко мне приставать. Я его послала на три буквы. А он мне: "Пять суток". Я развернулась, и говорю: "Слушаюсь, пять суток!" Вот и всё.

Командир роты сходила к начштаба, взяла у него направление, выписку, и повели меня на гауптвахту. Гауптвахта была в землянке. Привели туда, а там 18 девушек сидит! Две комнаты в землянке, но окна только наверху есть.

Вечером писарь мне несёт подушку и одеяло. Она суёт их вечером мне и говорит: "Шестерёнкин прислал", а я говорю: "Подушку и одеяло отнеси ему назад и скажи, пусть он под жопу себе положит". Я тогда настырная была! "

Нина Афанасьева, старшина женского запасного стрелкового полка

"У нас - комбат и медсестра Люба Силина... Они любили друг друга! Это все видели... Он шел в бой, и она... Говорила, что не простит себе, если он погибнет не на ее глазах, и она не увидит его в последнюю минуту. "Пусть, - хотела, - нас вместе убьют. Одним снарядом накроет". Умирать они собирались вместе или вместе жить.

На войне я стал лучше... Несомненно! Как человек я стал там лучше, потому что там много страдания. Я видел много страдания и сам много страдал. И там неглавное в жизни стразу отметается, оно лишнее. Там это понимаешь... Но война нам отомстила. Но... В этом мы сами себе боимся признаться... Она догнала нас...

Не у всех наших дочерей сложились личные судьбы. И вот почему: их мамы, фронтовички, воспитали так, как они сами воспитывались на фронте. И папы тоже. По той морали. А на фронте человек, я вам уже сказал, сразу был виден: какой он, чего стоит. Там не спрячешься.

Их девочки представления не имели о том, что в жизни может быть по-иному, чем в их доме. Их не предупредили о жестокой изнанке мира. Эти девочки, выходя замуж, легко попадали в руки проходимцев, те их обманывали, потому что обмануть их ничего не стоило..."

Саул Подвышенский, сержант морской пехоты

Само явление ППЖ не было массовым. Но оно осталось в памяти многих, особенно когда речь идет о воспоминаниях рядовых бойцов, кормивших вшей в окопах. Для них романы, которые крутило во фронтовых условиях командование, были чем-то запредельным.
К примеру, у знаменитого коллаборациониста генерала Андрея Власова, создавшего под крылом гитлеровцев Русскую освободительную армию (РОА), до перехода на сторону врага были две ППЖ.
Первая — военврач Агнесса Подмазенко, на которой Власов даже собирался жениться. Именно она помогла генералу в 1941 году выбраться из его первого окружения — киевского котла.
Двигаясь вместе с Власовым по немецким тылам, чтобы соединиться со своими, «жена» разведывала дорогу, доставала продукты питания и одежду у местных жителей. Два с половиной месяца продолжалась эта эпопея.

Подмазенко пробыла рядом с Власовым до января 1942-го, а затем генерал отправил свою беременную пассию в тыл. Там военврач родила сына, которого назвала Андреем. В дальнейшем Помазенко дали пять лет — «за связь с изменником родины». Впрочем, законной супруге Власова повезло не больше: «за мужа» она получила больший срок — восемь лет.
Власов же, едва отправив Помазенко в тыл, нашел ей замену в лице поварихи Марии Вороновой. В июле 1942 года он вновь попал в окружение, и опять, как годом ранее под Киевом, пошел навстречу своим в компании ППЖ. Однако в итоге попал в плен и перешел на службу к немцам. Его спутницу отправили в лагерь, откуда Воронова бежала.
Повариха добралась до Риги, узнала, что ее генерал в Берлине, и отправилась туда. Прибыв же в столицу Третьего рейха, убедилась, что Власову она не нужна: лидер РОА в ту пору обхаживал Агенхельд Биденберг, сестру личного адъютанта Генриха Гиммлера.

Забавную историю отношения фронтовиков к ППЖ описала Нина Смаркалова, фронтовичка-минометчица. Однажды к ней пришел комполка со своей девушкой и объявил, что привел нового бойца, которому надо показать, как стреляют минометы.
Смаркалова решила подшутить над «новобранцем». Для этого она вывела расчет минометчиков вместе с ППЖ комполка в поле. Стоял апрель, земля была мокрой. Если в таких условиях стрелять из миномета, то из-под его опорной плиты вылетают фонтаны грязи.
«Я ей (ППЖ) сказала встать точно в том месте, куда все это полетит, и скомандовала: «Беглый огонь!» — вспоминала Смаркалова. — Она не знала, что нужно закрывать прическу, лицо, форму. Я дала три выстрела». Смаркалова думала, что после такого “боевого крещения” комполка отправит ее саму на гауптвахту, но обошлось.
Мария Фридман, служившая в разведке Первой дивизии НКВД, вспоминала, как ей пришлось повоевать с однополчанами-мужчинами. «Не дашь по зубам — пропадешь! В конце концов разведчики сами стали меня оберегать от «чужих» поклонников: раз никому, так никому», — говорила Фридман.

О том, как тяжело было устоять, рассказала в своей книге Екатерина Романовская, прошедшая войну простой связисткой. Она первая среди женщин-ветеранов откровенно описала жизнь девушек на фронте: от боев до сексуальных домогательств и любви.
Романовская оказалась объектом притязаний пожилого командира дивизии. Чтобы затащить девушку в постель, тот распорядился, чтобы молодая связистка дежурила по ночам у телефона в его землянке. В одно из дежурств ее ждал накрытый стол.
«Появилось пол-литра коньяка в хрустальном графинчике, жареный картофель, яичница, сало, банка рыбных консервов и два прибора», — пишет Романовская. В то время под Сталинградом, где происходили описываемые события, красноармейцы голодали, а тут такие яства.
После четвертой рюмки комдив предложил девушке стать его ППЖ. Обещал одевать, кормить, возить на машине и, где возможно, представлять женой. Романовская отказала полковнику, который был старше ее на 22 года, ответив, что пошла на фронт воевать, а не романы крутить.
Комдив отступил. Однако впоследствии предложил Романовской выйти за него замуж. Получив и здесь от ворот поворот, полковник разозлился, неудачно попытался взять ее силой. А после стал пакостить.
У Романовской были романтические отношения с капитаном соседнего полка, и когда полковник узнал об этом, он отправил связистку в штурмовую роту. А соперника под давлением комдива перевели в другое соединение.

Результат таких ухаживаний, как правило, — беременность и отправка в тыл, что на языке военных канцелярий называлось «поездка по приказу 009». Правда, по приказу 009 уходили не только ППЖ — нередко беременность была следствием настоящих чувств. Тем более что на фронте они обострялись.
Вот что об этом говорила санинструктор танкового батальона Нина Вишневская. Однажды со своей частью она попала в окружение.
«Мы уже решаем: ночью или прорвемся, или погибнем. Думалось, что, скорее всего, погибнем. Сидим мы, ждем ночи, чтобы сделать попытку прорваться, и лейтенант, лет ему 19 было, не более, говорит: «Ты хоть пробовала?». — «Нет». — «И я тоже еще не пробовал. Вот умрешь и не узнаешь, что такое любовь».
Ветеран-санинструктор подчеркивала, что это и было самым страшным — не то, что тебя убьют, а то, что умрешь, не узнав всей полноты жизни. «Мы шли умирать за жизнь, еще не зная, что такое жизнь», — вспоминала Вишневская.

Интересные устные воспоминания-размышления участников Великой Отечественной войны приводит Б. Шнайдер. Автор интервьюировал респондентов по вопросу об отношении советских солдат во время войны к сексу. В итоге он получил ряд неожиданных, даже обескураживающих ответов.
Василь Быков ответил на вопрос следующим образом: «На передовой людям было совсем не до этого. К примеру, я никогда не загадывал дальше, чем до вечера. Я мечтал только дожить до темноты, когда бой стихал. После этого можно было перевести дух, расслабиться.
В такие часы хотелось только спать, даже голод не так ощущался — лишь бы забыться…Думаю, в основной массе солдаты были настолько подавлены, что и в более спокойной обстановке не вспоминали о женщинах.
И потом, в пехоте были совсем юные бойцы. Те, кто постарше, кому было по 25-30 лет, у кого уже была семья и какая-то профессия, попадали в танкисты или устраивались шоферами, на кухню, в денщики, в сапожники и могли остаться в тылу. А семнадцати — восемнадцатилетним давали в руки ружья и отправляли их в пехоту.
Эти юнцы, вчерашние школьники, ещё не достигли того возраста, когда человек хочет и может жить активной половой жизнью. Миллионы таких полегли, так и не зная женщины, а некоторые — даже не испытав радости первого поцелуя».

Виктор Некрасов, автор повести «В окопах Сталинграда», в ходе интервью отметил, что «в немецкой армии, какая бы она не была, солдаты регулярно получали отпуска; были там и бордели, так что солдат где-то расслабиться, заняться любовью. У нас же — ни увольнительных, ни публичных домов.
Офицеры жили с медсёстрами, со связистками, а рядовому оставалось только заниматься онанизмом. В этом отношении советскому солдату тоже было очень нелегко».
Генерал М.П. Корабельников, доктор психологических наук, рассказал: «Когда я пришёл в армию, мне ещё не было и двадцати и я ещё никого не любил — тогда люди взрослели позже.
Всё время я отдавал учёбе и до сентября 1942 г. даже не помышлял о любви. И это было типично для всей тогдашней молодёжи. Только в двадцать один или в двадцать два года просыпались чувства.
А кроме того… очень уж тяжело было на войне. Когда в сорок третьем — сорок четвёртом мы стали наступать, в армию начали брать женщин, так что в каждом батальоне появились поварихи, парикмахерши, прачки… но надежды на то, что какая-нибудь обратит внимание на простого солдата, почти не было».

Однако, как отмечает Б. Шнайдер, самый потрясающий ответ он услышал от генерала Николая Антипенко, который во время войны был заместителем маршалов Г.К. Жукова и К.К. Рокоссовского по вопросам тыла.
Он сообщил, что летом 1944 г. в Красной Армии были открыты с согласия Верховного командования при его непосредственном участии два публичных дома.
Само собой разумеется, что эти публичные дома назывались иначе — домами отдыха, хотя служили они именно этой цели и предназначались только для офицеров. Претенденток нашлось не так много. Эксперимент, однако, завершился трогательно — и очень по-русски.
Первая группа офицеров провела свой трёхнедельный отпуск по плану. Но после этого все офицеры вернулись на фронт и всех своих подруг взяли с собой. Новых уже не набирали.

А ркадий Моисеевич Бляхер тем хорош как рассказчик, что в наших беседах всегда следовал уговору: без прикрас. Если сегодняшняя тема кого заинтересует лишь налетом скабрезности - у каждого свой аршин. Там были другие мерки - на страшной войне.

Они осаждали военкоматы и рвались на фронт - наивные девчонки, слабо представлявшие войну. Грязь, холод, вошедшая в обыденность смерть - и сотни огрубевших от грязи, окопов и пуль, изголодавшихся по женскому теплу самцов.

После войны без конца пересказывали пошловатую байку, как собрали по стране сто пятьдесят девушек-снайперов, а до передовой дошли наименее ликвидные две... Каково было жить вернувшимся под такие смешки.

Они без того натерпелись на фронте, где само пребывание было для девушки пыткой. И часто спасением - бытовым и духовным - была любовь.

Как-то по экранам промелькнул фильм, оценить подоплеку которого могли фронтовики. Две девушки делили тяготы с доброй сотней солдат. В выпадавшие мирные дни к ним подкатывались, шли и шли с предложениями, и одна всем отказывала, а другая - соглашалась. Эту вторую отозвал командир: слушай, выбери ты себе одного. Ответом было: «Так остальных жалко!» Такой была режиссерская попытка осмысления психологии войны.

Реальность, по рассказам фронтовиков, чаще была другой: девушки становились походными женами командиров. Преимущество командира в том, что у него имелась своя землянка, и зацепиться за эту походную жилплощадь для женщины означало снять с себя часть ежечасного груза.

Аббревиатура ППЖ была на фронте естественной, а правда другого щемящего фильма - «Военно-полевого романа» Тодоровского - в том, что солдатам обычно не доставалось ничего.

Н а снимке - сослуживцы Аркадия Бляхера командир первой батареи Николай Сумцов и санинструктор Рая Бречко, из походно-полевой жены ставшая после войны законной. Так случалось далеко не со всеми: чаще девушек комиссовали в тыл по беременности, приравнивавшейся в первой половине войны чуть ли не к членовредительству, - и привет. Вернуться с фронта одной с ребенком было пятном.

Рае судьба улыбнулась. Командир батареи - неплохой покровитель, но тут была не физиология - любовь. Бойцы относились не как к командировой зазнобе, она была их спасительницей, перевязывала раны и таскала с передовой.

Так было по умолчанию: спи хоть с гвардии майором, но пропуск в землянку не освобождал от прямых обязанностей. В первую голову ты санинструктор и должна идти в бой. А бои были разные, первую батарею всегда и совали в бой первой, на прямую наводку. На Одерском плацдарме у Сумцова погибли все командиры орудий и наводчики, а Николая и Раю судьба сберегла.

Вне боя они были неразлучны и остались вместе после войны. «Расписались на Рейхстаге, а потом и на бумаге» - песенка в точности про них. Но под Берлином жизнь едва не разлучила. Вскоре после Акта о капитуляции стали демобилизовывать девушек, и Раю отправили на сборный пункт. Сумцов переночевал одну ночь - и отправился на поиски. Разыскал и забрал свою Раю, командование их расписало.

В полку, где служил Бляхер, таких сложившихся пар было четыре-пять, у каждой своя история. Начальник штаба полка покровительствовал полковому фельдшеру Кате. Но в какой-то момент на девушку стал претендовать командир полка, возник конфликт. Катя сделала выбор в пользу начштаба и пошла за него. Фронтовые условия подорвали женское здоровье, но он ее не оставил. Попросили у многодетной сестры младшенькую, удочерили и так жили.

Е ще одна девушка, Аня Пономарева, попала на войну 19-летней. Два месяца ускоренной подготовки на курсах связисток-морзисток - и в эшелон, бить врага. Но, доложившись о прибытии, первое, что на фронте услышала, - предельно конкретное предложение с указанием штабного дивана. Она вспыхнула, возмутилась, не затем рвалась на фронт, а штабник лишь прищурил глаза: «Воевать хочешь? Ну повоюй...» - и отправил на передовую.

Такого она в своей жизни не видела ни до, ни после. Все рвалось и гудело, на деревьях клочья изорванных гимнастерок, а она стояла в оцепенении, пока какой-то солдат не толкнул в воронку от бомбы. В воронке уже кто-то был, и она так пролежала на нем весь первый бой, от страха не дыша и моля об одном: пусть лучше убьет, чем ранит. Когда кончился бой, подошел командир: «Ты откуда такая?» - «Меня прислали... работать».

Так начался ее фронт и длился больше двух лет, они всё с полком куда-то шли, ночевали в землянках, в случайных сараях вповал, сколько войдет, умудрялись дремать на марше, на поворотах валясь в сугроб, уже не боялись прятаться за мертвых и научились мыться одним котелком, уделяя особое внимание волосам: девушке надо быть красивой и на войне.

Здесь она встретила свою любовь, лейтенанта-комсорга в стоптанных сапогах Володю Чабана. Подруги недоумевали: такие тузы ухаживали, а она... какого-то чабана.

А им было хорошо, любовь грела и защищала от пошлости войны. Когда полк шел в одесских краях, в случайном сельсовете они зарегистрировали брак - и прожили вместе 55 лет. Вскоре после сельсовета ее из армии демобилизовали, а полк пошел дальше в Бессарабию.

Ей повезло дождаться мужа, как до того - вернуться с фронта мужниной женой. К фронтовичкам на гражданке относились небрежно, на клейме ППЖ всякий рисовал свою фантазию.

«Я на фронте сигареты не выкурила, грамма не выпила - нам вместо спирта давали шоколад, но разве станешь доказывать. Были бедовые девчонки, говорившие, что война все спишет, а меня мама воспитала в строгости, после десяти вечера на улицу ни ногой...»

П роскитавшись после войны по гарнизонам, в конце 60-х они осели в Бресте, куда муж получил назначение в военкомат. Потом Владимир Кононович возглавлял автошколу, а осенью 1998-го в пожилом возрасте - с единственным ранением пройдя кошмары войны - трагически погиб под колесами автомобиля.

Кто-то из брестчан помнит эту приятную, душа в душу жившую пару. После войны такие фронтовые браки не были редкостью. Связанным одним прошлым, этим людям было что ценить в жизни...

Автор книги «Прямой наводкой по врагу» - Исаак Кобылянский начал воевать в 1942 году под Сталинградом. Он был тогда сержантом, командиром орудийного расчета батареи 76-мм полковых пушек, носивших прозвище «Прощай, Родина!» за их открытые позиции у переднего края. В отличие от многих военных мемуаров книга не утомит читателя описаниями баталий, в ней рассказано лишь о нескольких драматически сложившихся боях. Гораздо больше места уделено искреннему рассказу о восприятии войны поначалу неопытным городским парнем, верившим официальной пропаганде. Откровенные, с долей юмора рассказы о собственных заблуждениях и промахах, о многих «нештатных» ситуациях на войне вызывают улыбку, но чаще заставляют задуматься. Вместе с автором героями книги стали его однополчане. С неподдельной теплотой он описывает самых близких друзей, подлинных героев войны.

Вы видели фильм «Военно-полевой роман» Петра Тодоровского? Он, как и Исаак Кобылянский тоже фронтовик, а то, что Вы сегодня прочтете, это, по сути, то, что осталось за кадром этого фильма, в части любовных отношений между командирами и понравившимися им подчиненными женщинами. «Грязно?» - скажите Вы. А я не осуждаю ни тех, ни других. Я не имею такого морального права. Людям всегда хочется любить и быть любимыми… Даже на войне. И это правда.

Вместе с нами они мерзли и мокли, рядом с нами, когда удавалось, отогревались и просыхали у костра. Было их в полку около двадцати: телефонистки, медсестры, две машинистки.

Большая часть «подруг» попала в полк после окончания краткосрочных курсов медсестер или связисток. Лишь старший врач санроты Вера Михайловна Пенкина перед войной окончила медицинский институт.

Почему немало девушек шло в армию, на фронт добровольно? Было на это, думаю, несколько совершенно разных причин. Некоторыми руководили патриотические мотивы, другим надоели лишения, на которые был обречен тыл. Существовал еще один несомненно серьезный мотив: мужчины в тылу стали редкостью, а на фронте можно было запросто найти своего суженого или, на худой конец, временного, как теперь говорят, партнера.

Наименее опасными для жизни, если позволительно говорить о безопасности на фронте, местами службы девушек были штаб полка (на должностях машинистки или телефонистки) и полковая санитарная рота (от врача до санитарки). Самой серьезной опасности подвергались девушки, служившие в санитарных взводах батальонов, те, кто перевязывал раненых на поле боя, кто выносил беспомощных (и таких тяжелых!) солдат из-под огня противника. Здесь девушки были редкостью, большинство санитаров составляли пожилые мужчины.

Попадая в такое место, как наш полк, каждая девушка с первой минуты становилась предметом откровенного вожделения десятков, если не более, изголодавшихся по женщинам мужчин. Редкой случалось остаться без партнера, еще реже были те, кто отказывались от сожительства по моральным соображениям.

Оля

Вглядевшись, я узнал Олю. Санитары рассказал и, что она погибла, когда ползла, чтобы помочь раненому.

* * *

Имеется в виду, что многие становились «полевыми походными женами» (сокращенно - ППЖ) офицерского состава. Существовал негласный порядок, по которому обо всех прибывших в полк женщинах строевая часть сначала докладывала командиру полка, его заместителю и начальнику штаба. По результатам доклада, «смотрин», а иногда и короткого собеседования определялось, куда (это нередко означало, к кому в постель) направят служить новую однополчанку. Если высокий начальник был в данный момент «холостяком» и предвидел, что сумеет сделать ее своей ППЖ, то он приказывал будущему номинальному командиру новоприбывшей: «Зачисли в свой штат и отправь в мое распоряжение». Обычно от такой судьбы не отказывались, соглашались охотно, хотя разница в возрасте часто достигала четверти века, а то и больше. Редко кого из этой категории девушек останавливало также семейное положение и наличие детей у будущего покровителя. Было наперед ясно, что с точки зрения быта, снабжения, питания, да и безопасности ППЖ командира будет в привилегированном положении. Совершая такой выбор, девушка питала надежду стать в конце концов настоящей женой этого человека и, как могла, старалась завоевать его сердце. Мне известно несколько случаев, когда ППЖ добивались своего, но чаще они оказывались покинутыми и, как правило, оставались одинокими до конца дней.

Не всегда, однако, девушки покорно подчинялись выбору начальства и принимали заманчивые предложения. Бывало, поступая по велению сердца, они выбирали себе офицера рангом пониже, хотя это грозило неприятными последствиями. Вот какой «военно-полевой любовный треугольник» сложился и существовал довольно долго в нашем полку.

Тася

Вера Михайловна

Осмотревшись, Вера Михайловна сама выбрала «друга фронтовой жизни». Им стал тридцатилетний командир минометной батареи старший лейтенант Всеволод Любшин. Хорошо сложенный, кареглазый симпатичный мужчина, он происходил из кубанских казаков, до войны жил в Казахстане, преподавал военное дело в средней школе.

Вера Михайловна (она приучила всех офицеров полка обращаться к ней по имени и отчеству) не прогадала с выбором друга. Всеволод создал ей почти идеальные по фронтовым условиям и его возможностям удобства существования. В распоряжении командира батареи имелось несколько повозок, одна из которых во время ночных переходов зачехлялась брезентом и служила Вере спальней. О такой роскоши в своей санроте она могла бы только мечтать, тем более что время от времени в повозку ненадолго забирался «согреться» (или «отдохнуть») ее неутомимый любовник. Вера Михайловна была темпераментной особой, и нередко ездовой и шагавшие рядом с повозкой солдаты батареи на слух определяли, что происходит под брезентом.

Когда мы находились во втором эшелоне, и, если в санроте все было спокойно, Вере удавалось проводить целые дни в расположении полковых артиллеристов (командиры наших батарей были друзьями, и мы всегда располагались рядом). Здесь она могла насладиться вкусной, по ее заказу приготовленной едой, выпить наравне с мужчинами «наркомовской» водки или какого-нибудь трофейного напитка. Подвыпив, Вера Михайловна «дурела», становилась обозленной, вовсю сквернословила. До сих пор помню ее безобразный поступок «под градусом», совершенный в конце января 1945 года, когда мы остановились на сутки в каком-то прусском имении.

За предшествовавшие полгода нам удалось собрать на территории Литвы, Латвии и Восточной Пруссии небольшую коллекцию патефонных пластинок с хорошими мелодиями, но главную ценность составляли неизвестные доселе записи песен в исполнении русских эмигрантов. Обзавелись патефоном и, как только случался спокойный часок, с наслаждением по многу раз слушали «свою» музыку. И патефон, и пластинки находились в общей собственности обеих батарей. И вот, после хорошего коллективного возлияния в просторном особняке, Вера Михайловна учинила Севе громкий скандал и, чтобы почувствительнее досадить ему, схватила наше сокровище - стопку пластинок, вознесла ее над головой и изо всей силы шмякнула оземь. (В эти трагические секунды мы все оцепенели и выглядели, наверное, как персонажи гоголевской «немой сцены». Только Любшин, протянув руки к своей ППЖ и пытаясь ее успокоить, бормотал: «Вера, стой, Вера, стой...»)

О некоторых нравах, царивших на фронте, свидетельствует событие, происшедшее с участием Веры и Всеволода в одну из ночей второй половины марта 1945 года.

В этот период мы готовились к штурму Кенигсберга, назначенному на начало апреля. Полк размещался в лесу, и жили мы в хорошо оборудованных землянках.

Примерно за месяц до события, о котором хочу рассказать, к нам прибыл новый командир полка (тринадцатый по счету, начиная от Туймазы). Это был рослый, под 190 см, черноволосый скуластый мордвин подполковник Купцов. Спустя день-два после его появления досужие языки стали рассказывать, что подполковник прибыл не один: в его землянке безвыходно обитает весьма упитанное юное существо женского пола (лица ее никто не видел). У входа в землянку всегда стоял автоматчик, так что никаких подробностей о подруге Купцова в полку не знали. (Это, кстати, еще один вариант женской доли на фронте - ППЖ-затворница.)

Знакомясь поочередно с подразделениями полка, Купцов побывал и в санроте. Там он не мог не обратить внимания на привлекательную Пенкину, которая в качестве старшего врача, приветливо улыбаясь, представляла важному посетителю весь медицинский персонал и со знанием дела отвечала на вопросы. Судя по тому, что произошло позже, Вера Михайловна произвела на командира полка сильное впечатление. На следующие сутки, около полуночи, Купцов из своей штабной землянки позвонил в санроту и передал распоряжение: капитану медслужбы Пенкиной немедленно прибыть в штаб, ее будет сопровождать связной командира полка. Вера Михайловна, естественно, ночевала у Севы, так что, не обнаружив ее в санроте, связной долго блуждал по лесу, пока нашел, где расположились минометчики. Добравшись наконец до землянки Любшина и разбудив ее хозяина, связной несколько раз повторил недоумевавшему командиру батареи, кого и куда вызывают. Минут через десять из землянки вышли Сева с Верой и последовали за связным.

У входа в штабную землянку Купцова, которую охранял автоматчик, связной попросил их подождать, сам вошел и через минуту вернулся со словами «Приказано войти только гвардии капитану». Вера пошла в землянку, а Всеволод закурил и, нервничая, стал расхаживать взад-вперед, не удаляясь от автоматчика больше чем на десять метров. Выбросив окурок «Беломора», он начал раскуривать вторую папиросу, но в это время из землянки раздался вопль: «Сева!» Любшин вмиг расстегнул кобуру и достал пистолет, плечом оттолкнул автоматчика и ворвался в землянку.

Направив пистолет на Купцова, он взял за руку растрепанную Веру и вместе с ней покинул логово несостоявшегося насильника. (О подробностях случившегося Любшин рассказал мне спустя тридцать лет, во время юбилейной встречи ветеранов дивизии в Севастополе. Тогда же он вспоминал, что Купцов не простил ему своего поражения, но мстить начал, когда война уже закончилась.)

«Военно-полевой роман» Любшина и Пенкиной завершился за три недели до конца войны. Втайне от Всеволода Вера Михайловна оформила документы на увольнение в запас и, когда все было готово, сказала ему: «Севушка, спасибо, дорогой, за все, что ты дал мне в эти годы, спасибо за твою любовь, за твои ласки! Но, милый, ты должен понять, что мы с тобой - не пара для жизни на «гражданке». Ты найдешь свое счастье, а я - свое. Прощай, Севушка, и будь счастлив!» Многие, в том числе и я, были ошеломлены неожиданным финалом, сочли ее поступок чуть ли не предательством. А ведь, пожалуй, она была права.

Любшин прослужил в армии еще несколько лет, женился, в середине 80-х переехал из Казахстана в Крым, позже овдовел. Сейчас ему под девяносто, живет в Уральске. Вера Михайловна покинула Москву в 1948 году, такие сведения дала мне Мосгорсправка, когда я пытался разыскать свою однополчанку.

Аня

Сначала Аниным «другом» был командир стрелковой роты (фамилии не помню), но его через месяц ранило, а затем она надолго сошлась с командиром другой роты Ремизовым, обыкновенным солдафоном, главными достоинствами которого были зычный голос и умение много выпить, не пьянея. Анины невезения продолжались: летом 1944 года она заболела сыпным тифом. (Это удивляло. Ведь вши, главный разносчик тифа, буквально кишевшие на нас до весны 1943 года, уже пошли на убыль.) Из госпиталя Аня возвратилась остриженной наголо, жаль было на нее смотреть. Но как только волосочки на голове немного отросли, стало заметно другое: Аня - беременна. И вот она уже покидает фронт, едет к маме рожать. (Все происходило в полном соответствии с бытовавшим тогда анекдотом из серии «Ответы Армянского радио на вопросы радиослушателей». Вот его подлинный текст: «Нас спрашивают, в чем разница между авиабомбой и фронтовичкой? Отвечаем: авиабомбу начиняют в тылу и отправляют на фронт, а фронтовичку начиняют на фронте и отправляют в тыл».)

Главные Анины страдания начались с момента приезда в родную деревню на Калининщине. (Ее письмо-исповедь я получил в 1968 году, когда случайно узнал адрес однополчанки и написал ей короткое приветственное письмо.) В первую же минуту встречи мать протянула дочери недавно полученное письмо от Ремизова. Сообщая о скором возвращении Ани, автор письма решительно отказался от возможного отцовства, ссылаясь на то, что «у нее таких, как я, были десятки, а я вообще очень давно с ней дела не имел». Аня была потрясена подлостью своего недавнего сожителя, но природа продолжала действовать по своему расписанию, и вскоре в семье Корнаковых появился третий человек - сын Ани.

Когда ребенку исполнилось три года и он несколько раз спросил у Ани об отце, она собрала вещички и на последние деньги отправилась с сыном в село, где жил с новой семьей Ремизов и куда она до этого уже посылала письма, остававшиеся без ответа. Как и следовало ожидать, их не впустили даже на порог ремизовского дома. Возвращаться к матери Аня не решилась и осела в Калинине, работала медсестрой в госпиталях, а к старости - медработником в детском саду. В 1950 году вышла замуж, казалось, обрела счастье, но муж через три года умер. Сын Ани, похоже, пошел в отца…

Две Жени

Второй брак имел предысторию. Молодой, довольно интересный, по фронтовым меркам - рафинированный интеллигент, врач полковой санроты Дудников был неравнодушен к медсестре харьковчанке Жене Лифнер и она была близка к тому, чтобы ответить взаимностью. Однако, на беду Дудникова, Женя понравилась упоминавшемуся выше капитану Казинскому, жена которого погибла в оккупации, и тот решил избавиться от конкурента. Пользуясь своими возможностями, Казинский добился того, что Дудникова перевели на более высокую должность в медсанбат дивизии. Теперь оставалось завоевать Женино сердце. На это ушло несколько месяцев. После войны Казинские жили в Черновцах. Станислав заведовал отделом в облисполкоме, затем перешел на работу в системе промкооперации. Женя до пенсии работала старшей медсестрой в местной больнице. В 1980 году Казинский умер.

* * *

Вспомним описание затянувшегося ночного марша перед боем у хутора Вишневого. Там были слова: «В эту ночь колонна полка часто останавливалась, на каждом скрещении дорог сонное начальство долго разбиралось, по какому пути следовать дальше». Приношу извинение читателю - это правда, но не вся. Долгие, иногда до получаса, остановки происходили из-за того, что упомянутое начальство лежало под брезентом в повозках со своими ППЖ, а чины пониже, не знавшие толком маршрута, не решались прерывать в неподходящий момент любовные утехи начальников. Вынужденные подолгу стоять в колонне и догадывавшиеся о причинах этих остановок, солдаты роптали. Абсолютно ясно помню, что сказал тогда Тетюков: «Запомните, хлопцы, мои слова - не видать России победы, пока в армии будут бабы». Увидела Россия Победу, а вот Тетюкову не пришлось, он погиб через несколько часов. И, может быть, действительно из-за «баб». Ведь если бы мы пришли в Вишневый до рассвета, успела бы пехота окопаться, нам не пришлось бы идти на смертельный риск, и храбрый артиллерист мог бы уцелеть…

* * *

* * *

А ведь нашим боевым подругам (какими только прозвищами, от снисходительных и ласковых до обидных и оскорбительных, их не наделяли однополчане!) приходилось терпеть и такие лишения, которых не знали мужчины. Помимо особых неудобств в известные периоды жизнедеятельности женского организма, для наших фронтовичек, почти всегда находившихся в окружении сотен мужиков, существовала повседневная проблема «сходить до ветру», особенно когда мы находились в чистом поле.

В общем, за редкими исключениями, женщинам на фронте приходилось невероятно тяжело. Так что теперь, встречая престарелую участницу войны, я мысленно отвешиваю ей низкий поклон не только за ее личный (мне неизвестный) вклад в нашу победу, но и за те лишения, которые она заведомо испытала на фронте. И мне совсем неважно, какие амурные приключения с ней случались в те далекие годы ее молодости.

Полностью книгу можно